Из писем Иосифа и записок участников путешествия известно, что он и в самом деле участвовал во всех мероприятиях без малейшего энтузиазма, находя импровизированные остановки жалкими, колонизацию степей и основание городов – непосильным бременем для государственной казны и жизни десятков тысяч присланных сюда рабочих. К Екатерине он продолжал испытывать симпатию, наблюдая проявления искренней дружбы с ее стороны, однако о Потемкине отзывался как о злом гении всех химерических проектов и своих собственных бедствий, связанных с этим путешествием[1176]. Кстати, Потемкин в свою очередь, как выяснила Екатерина впоследствии, перебирая оставшиеся после него бумаги, тоже терпеть не мог императора[1177]. У Иосифа, прежде всего, не было времени на досужие затеи. Его мучило, что собственные государственные дела требовали его присутствия. Не допускавший во время поездок по провинциям своей империи снисхождения ни к себе, ни к своим чиновникам, честно интересовавшийся проблемами подданных, Иосиф неуместно чувствовал себя почетным гостем на триумфальном шествии, задуманном как пролог к новой войне с Портой и сопровождавшемся экскурсиями и развлечениями. В итоге события, разворачивавшиеся в Священной Римской империи: напряженность между Пруссией и Голландией, непредвиденные действия Союза князей, крах церковной реформы и, самое главное, протесты сословий в австрийских Нидерландах, – действительно вынудили его вернуться домой раньше срока[1178].

Дружба Екатерины с Иосифом была настолько подлинной, что ей не повредило даже полное осознание Екатериной недостатков Иосифа как правителя. Если Фридрих, в понимании императрицы, был мерилом монарха, то с Иосифом II она с самого начала чувствовала себя более опытной и мудрой старшей подругой. Вне протокола Иосиф соглашался на это и даже завидовал Екатерине, считая, что условия России позволяют проводить более радикальные реформы[1179]. Его слабости Екатерина принимала как они есть, не сопровождая их уничижительными комментариями. В одной из бесед с Храповицким она очень точно сравнила свою манеру управлять и работать с манерой Иосифа: «Все вижу и слышу, хотя не бегаю, как Император. Он много читал и имеет сведения; но, будучи строг против самого себя, требует от всех неутомимости и невозможного совершенства; не знает русской пословицы: мешать дело с бездельем; двух бунтов сам был причиною [в Венгрии и австрийских Нидерландах. – К.Ш.]». Екатерина отмечала, что разговаривать с Иосифом порой бывает трудно[1180]. Ей запомнилось его признание, что ему приходится читать бумаги лично, чтобы понять их содержание, или заслушивать их повторно[1181]. Его потребность лично заботиться обо всем она тоже считала недостатком.

В 1789 году Екатерина с глубоким сочувствием встретила известие о болезни Иосифа, а когда в феврале 1790 года он умер, искренне скорбела по нему[1182]. Однако с такой же беспристрастностью, с какой она отзывалась о достоинствах недолюбливаемого ею Фридриха, она отмечала, что, невзирая на солидное образование и большие дарования, ее умерший друг Иосиф в конце концов оказался политическим неудачником[1183].

Уже находясь на смертном одре, Иосиф умолял Екатерину сохранить союз с Австрией[1184]. Хотя вскоре Леопольд II и Екатерина обменялись нотами, подтверждавшими соответствующие намерения[1185], настойчивые попытки наследника Габсбургов примириться со всеми настоящими и потенциальными врагами все же значительно ослабили альянс, возникший когда-то из стратегических соображений. Австрия вышла из войны с Османской империей и даже заключила соглашение с Пруссией в силезском Рейхенбахе[1186]. Екатерину раздражало, главным образом, что новый император, вместо того чтобы решительно противодействовать Франции, где революционеры глумились над бездарным, по ее мнению, Людовиком XVI и отважной Марией Антуанеттой, сестрой Иосифа и Леопольда, стал вмешиваться в польские дела, причем более активно, чем ей хотелось бы[1187]. В начале 1792 года императрица писала Николаю Румянцеву в Кобленц, где он по ее поручению опекал эмигрировавших бурбонских принцев, что такой слабый и нерешительный император не добьется уважения ни у кого[1188]. Храповицкий записал в своем дневнике, что императрица ломала голову над тем, как вовлечь дворы Вены и Берлина в решение французских проблем, заметив, что ее стремлениям и желаниям совсем не отвечает то, что король Пруссии в первый раз принимает свои решения с оглядкой на императора[1189].